Неточные совпадения
— Пора! — шепнул
мне доктор, дергая
за рукав, — если вы теперь
не скажете, что мы знаем их намерения, то все
пропало. Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего
не скажете, то
я сам…
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович,
я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает
за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел
за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз,
не сказав никому, отправился стрелять, — целое утро
пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал
я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
Катерина (берет ее
за руку). А вот что, Варя, быть греху какому-нибудь! Такой на
меня страх, такой-то на
меня страх! Точно
я стою над
пропастью и
меня кто-то туда толкает, а удержаться
мне не за что. (Хватается
за голову рукой.)
Мартышка, в Зеркале увидя образ свой,
Тихохонько Медведя толк ногой:
«Смотри-ка», говорит: «кум милый мой!
Что́ это там
за рожа?
Какие у неё ужимки и прыжки!
Я удавилась бы с тоски,
Когда бы на неё хоть чуть была похожа.
А, ведь, признайся, есть
Из кумушек моих таких кривляк пять-шесть:
Я даже их могу по пальцам перечесть». —
«Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
Ей Мишка отвечал.
Но Мишенькин совет лишь попусту
пропал.
Я оставил генерала и поспешил на свою квартиру. Савельич встретил
меня с обыкновенным своим увещанием. «Охота тебе, сударь, переведываться с пьяными разбойниками! Боярское ли это дело?
Не ровен час: ни
за что
пропадешь. И добро бы уж ходил ты на турку или на шведа, а то грех и сказать на кого».
Красавина. Нешто
я, матушка,
не понимаю? У
меня совесть-то чище золота, одно слово — хрусталь, да что ж ты прикажешь делать, коли такие оказии выходят? Ты рассуди, какая
мне радость, что всякое дело все врозь да врозь. Первое дело — хлопоты даром
пропадают, а второе дело — всему нашему званию мараль. А просто сказать: «Знать,
не судьба!» Вот и все тут. Ну да уж
я вам
за всю свою провинность теперь заслужу.
— Э! Какие выдумки! — отвечал Тарантьев. — Чтоб
я писать стал!
Я и в должности третий день
не пишу: как сяду, так слеза из левого глаза и начнет бить; видно, надуло, да и голова затекает, как нагнусь… Лентяй ты, лентяй!
Пропадешь, брат, Илья Ильич, ни
за копейку!
«
Я соблазнитель, волокита! Недостает только, чтоб
я, как этот скверный старый селадон, с маслеными глазами и красным носом, воткнул украденный у женщины розан в петлицу и шептал на ухо приятелю о своей победе, чтоб… чтоб… Ах, Боже мой, куда
я зашел! Вот где
пропасть! И Ольга
не летает высоко над ней, она на дне ее…
за что,
за что…»
— Вообразите, — сказала она, выходя из магазина, — каждый день бывал у нас, потом вдруг
пропал. Мы собрались
за границу;
я послала к нему — сказали, что болен,
не принимает: так и
не видались.
«Ну, как
я напишу драму Веры, да
не сумею обставить
пропастями ее падение, — думал он, — а русские девы примут ошибку
за образец, да как козы — одна
за другой — пойдут скакать с обрывов!.. А обрывов много в русской земле! Что скажут маменьки и папеньки!..»
— Очень часто: вот что-то теперь
пропал.
Не уехал ли в Колчино, к maman? Надо его побранить, что,
не сказавшись, уехал. Бабушка выговор ему сделает: он боится ее… А когда он здесь —
не посидит смирно: бегает, поет. Ах, какой он шалун! И как много кушает! Недавно большую, пребольшую сковороду грибов съел! Сколько булочек скушает
за чаем! Что ни дай, все скушает. Бабушка очень любит его
за это.
Я тоже его…
—
Пропаду? — вскричал
я. — Нет,
я не пропаду. Кажется,
не пропаду. Если женщина станет поперек моей дороги, то она должна идти
за мной. Мою дорогу
не прерывают безнаказанно…
Одним словом,
я не знаю, к кому
я ее ревновал; но
я чувствовал только и убедился в вчерашний вечер, как дважды два, что она для
меня пропала, что эта женщина
меня оттолкнет и осмеет
за фальшь и
за нелепость! Она — правдивая и честная, а
я —
я шпион и с документами!
— А вот, знаете, повязать ему галстух. Видите ли, надобно как-нибудь так, чтобы
не видно было его грязной рубашки, а то
пропадет весь эффект, как хотите.
Я нарочно ему галстух у Филиппа-парикмахера сейчас купил,
за рубль.
Спекуляция их
не должна
пропадать даром:
я протянул к ним руки, они схватили
меня,
я крепко держался
за голые плечи и через минуту стоял на песчаном берегу.
— И
пропади они пропадом, эти самые половики, они
мне и вовсе
не нужны. Кабы
я знал, что столько из-за них докуки будет, так
не то что искать, а приплатил бы к ним красненькую, да и две бы отдал, только бы
не таскали на допросы.
Я на извозчиках рублей 5 проездил. А
я же нездоров. У
меня и грыжа и ревматизмы.
— А! (Он снял картуз, величественно провел рукою по густым, туго завитым волосам, начинавшимся почти у самых бровей, и, с достоинством посмотрев кругом, бережно прикрыл опять свою драгоценную голову.) А
я было совсем и позабыл. Притом, вишь, дождик! (Он опять зевнул.) Дела
пропасть:
за всем
не усмотришь, а тот еще бранится. Мы завтра едем…
— Ты бы хоть замуж
за меня пошла, что ли! — сострил Перфишка, толкнув стряпуху локтем в бок. — Все равно нам барина
не дождаться, а то ведь со скуки
пропадешь!
Пока Ермолай ходил
за «простым» человеком,
мне пришло в голову:
не лучше ли
мне самому съездить в Тулу? Во-первых,
я, наученный опытом, плохо надеялся на Ермолая;
я послал его однажды в город
за покупками, он обещался исполнить все мои поручения в течение одного дня — и
пропадал целую неделю, пропил все деньги и вернулся пеший, — а поехал на беговых дрожках. Во-вторых, у
меня был в Туле барышник знакомый;
я мог купить у него лошадь на место охромевшего коренника.
А после обеда Маше дается 80 кол. сер. на извозчика, потому что она отправляется в целых четыре места, везде показать записку от Лопухова, что, дескать, свободен
я, господа, и рад вас видеть; и через несколько времени является ужасный Рахметов, а
за ним постепенно набирается целая ватага молодежи, и начинается ожесточенная ученая беседа с непомерными изобличениями каждого чуть
не всеми остальными во всех возможных неконсеквентностях, а некоторые изменники возвышенному прению помогают Вере Павловне кое-как убить вечер, и в половине вечера она догадывается, куда
пропадала Маша, какой он добрый!
— И куда такая
пропасть выходит говядины? Покупаешь-покупаешь, а как ни спросишь — все нет да нет… Делать нечего, курицу зарежь… Или лучше вот что: щец с солониной свари, а курица-то пускай походит… Да
за говядиной в Мялово сегодня же пошлите, чтобы пуда два… Ты смотри у
меня, старый хрыч. Говядинка-то нынче кусается… четыре рублика (ассигнациями)
за пуд… Поберегай,
не швыряй зря. Ну, горячее готово; на холодное что?
Пришлось черту заложить красную свитку свою, чуть ли
не в треть цены, жиду, шинковавшему тогда на Сорочинской ярмарке; заложил и говорит ему: «Смотри, жид,
я приду к тебе
за свиткой ровно через год: береги ее!» — и
пропал, как будто в воду.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его
за ноги, закричав: «Тятя, тятя!
не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце
не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты
мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу,
пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха,
не будь
я Терентий Корж, если
не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
— А
за то, что
я тебе
не велел ходить ко
мне на Хитров. Где хошь
пропадай, а
меня не подводи. Тебя ищут… Второй побег.
Я не потерплю!..
— Ничего, авось
за собакой камень
не пропадет!
Я теперь на отчаянность пошел… С голого, что со святого, — взять нечего.
— Нет,
я так, к примеру.
Мне иногда делается страшно. Сама
не знаю отчего, а только страшно, страшно, точно вот
я падаю куда-то в
пропасть. И плакать хочется, и точно обидно
за что-то. Ведь ты сначала
меня не любил. Ну, признайся.
Надобно заметить, что перепелки
пропадают не вдруг, а постепенно. Быв смолоду перепелятником, то есть охотником травить перепелок ястребом,
я имел случай много раз наблюдать
за постепенностью их отлета. Если б
я был только ружейным охотником,
я никогда бы
не мог узнать этого обстоятельства во всей подробности: стал ли бы
я ежедневно таскаться
за одними перепелками в такое драгоценное для стрельбы время?
— Сноха даве выглянула
за ворота, а они в дегтю… Это из нашего конца кто-нибудь мазал… Снохи-то теперь ревмя-ревут, а
я домой
не пойду. Ох,
пропала моя головушка!..
— Немедленно все вычистить! Чтобы блестело, как зеркало! Тебя Тимофей, кажется? Так ты
меня должен знать:
за мной труд никогда
не пропадет. Чтобы блестело, как зеркало.
В та поры,
не мешкая ни минуточки, пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося
за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись
мне, мой верный друг!» И показался ей издали зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и
пропал в частых кустах, и
не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала на дорогу без памяти.
— И прекрасно… Ваше положение теперь совсем неопределенное, и необходимо серьезно подумать о Луше… Если вы
не будете ничего иметь против,
я возьму Лушу на свое попечение, то есть помогу ей уехать в Петербург, где она, надеюсь, скорее устроится, чем здесь.
Не пропадать же ей
за каким-нибудь Яшкой Кормилицыным…
— Можно! Помнишь, ты
меня, бывало, от мужа моего прятала? Ну, теперь
я тебя от нужды спрячу… Тебе все должны помочь, потому — твой сын
за общественное дело
пропадает. Хороший парень он у тебя, это все говорят, как одна душа, и все его жалеют.
Я скажу — от арестов этих добра начальству
не будет, — ты погляди, что на фабрике делается? Нехорошо говорят, милая! Они там, начальники, думают — укусили человека
за пятку, далеко
не уйдет! Ан выходит так, что десяток ударили — сотни рассердились!
Ну, да добро, мол,
за мной не за кем другим: наука
не пропадет.
— Держи карман!
Я его знаю:
за ним
пропадает моих сто рублей с тех пор, как
я там служил. Он у всех берет. Теперь, если попросит, ты скажи ему, что
я прошу его вспомнить мой должок — отстанет! а к столоначальнику
не ходи.
—
Пропали вы, что ли? Так вы вот
за что принялись? На всех донесете, а сами в монастырь уйдете или к черту… Но ведь
я вас всё равно укокошу, хоть бы вы и
не боялись
меня!
— Как мало?.. Вы
не видали, — сказал ей Аггей Никитич, — а
я раз, после одной охоты в царстве польском —
пропасть мы тогда дичи настреляли! — пятьдесят бекасов и куличков съел
за ужином!
— Человече, — сказал ему царь, — так ли ты блюдешь честника? На что у тебе вабило, коли ты
не умеешь наманить честника? Слушай, Тришка, отдаю в твои руки долю твою: коли достанешь Адрагана, пожалую тебя так, что никому из вас такого времени
не будет; а коли
пропадет честник, велю,
не прогневайся, голову с тебя снять, — и то будет всем
за страх; а
я давно замечаю, что нет меж сокольников доброго строения и гибнет птичья потеха!
— Послушай, князь, ты сам себя
не бережешь; такой, видно, уж нрав у тебя; но бог тебя бережет. Как ты до сих пор ни лез в петлю, а все цел оставался. Должно быть,
не написано тебе
пропасть ни
за что ни про что. Кабы ты с неделю тому вернулся,
не знаю, что бы с тобой было, а теперь, пожалуй, есть тебе надежда; только
не спеши на глаза Ивану Васильевичу; дай
мне сперва увидеть его.
— Теперь — начисто разорился дедушка-то; какие деньги были, все отдавал крестнику Николаю в рост, а расписок, видно,
не брал с него, — уж
не знаю, как это у них сталось, только — разорился,
пропали деньги. А все
за то, что бедным
не помогали мы, несчастных
не жалели, господь-то и подумал про нас: для чего же
я Кашириных добром оделил? Подумал да и лишил всего…
— Потому что море… А письма от Осипа
не будет… И сидеть здесь, сложа руки… ничего
не высидим… Так вот, что
я скажу тебе, сирота. Отведу
я тебя к той барыне… к нашей… А сам посмотрю, на что здесь могут пригодиться здоровые руки… И если… если
я здесь
не пропаду, то жди
меня…
Я никогда еще
не лгал в своей жизни и… если
не пропаду, то приду
за тобою…
— Именно, именно, именно! Зарапортовался ты, брат Евграф, — поддакнул дядя. — Эй,
пропадешь за язык! Человек ты прямой, благородный, благонравный — могу заявить, да язык-то у тебя ядовитый! И удивляюсь
я, как ты там с ними ужиться
не можешь! Люди они, кажется, добрые, простые…
— Куда ты, дурак? — крикнул Ергушов. — Сунься только, ни
за что
пропадешь,
я тебе верно говорю. Коли убил,
не уйдет. Дай натруску порошку подсыпать. У тебя есть? Назар! ты ступай живо на кордон, да
не по берегу ходи; убьют, верно говорю.
Ольга Алексеевна (после паузы). Ты говоришь о Сергее Васильевиче? (Варвара Михайловна
не отвечает, тихо покачивая головой и глядя куда-то вперед.) Как быстро меняются люди!
Я помню его студентом… какой он тогда был хороший! Беспечный, веселый бедняк… рубаха-парень — звали его товарищи… А ты мало изменилась: все такая же задумчивая, серьезная, строгая… Когда стало известно, что ты выходишь
за него замуж,
я помню, Кирилл сказал
мне: с такой женой Басов
не пропадет. Он легкомыслен и склонен к пошлости, но она…
— Пан-ымаешь, вниз головой со скалы, в кусты нырнул, загремел по камням, сам, сам слышал…
Меня за него чуть под суд
не отдали… Приказано было
мне достать его живым или мертвым… Мы и мертвого
не нашли… Знаем, что убился, пробовал спускаться, тело искать, нельзя спускаться, обрыв, а внизу глубина, дна
не видно… Так и написали в рапорте, что убился в бездонной
пропасти… Чуть под суд
не отдали.
Впрочем, можно ловить блесной, или блеснить, как говорят охотники, зимой в прорубях, а осенью с берега на местах глубоких, у самого берега, причем необходимо надобно часто потряхивать и подергивать
за лесу, чтоб искусственная рыбка сколько можно казалась похожею на настоящую. Блеснить с берега и в проруби
не так удобно; что же касается до уженья зимой, то в зимнюю стужу у
меня пропадает охота удить.
— А затем, что вернее дело будет: у тебя мои деньги — у
меня твой пашпорт:
я тебя
не знаю, ты
меня также… всяк
за себя… у
меня не пропадет небось! А то этак, пожалуй, деньги-то дашь, а там ищи на тебе… Надо настоящим делом рассуждать.
— Как
пропал глаз? О, это было давно, еще мальчишкой был
я тогда, но уже помогал отцу. Он перебивал землю на винограднике, у нас трудная земля, просит большого ухода: много камня. Камень отскочил из-под кирки отца и ударил
меня в глаз;
я не помню боли, но
за обедом глаз выпал у
меня — это было страшно, синьоры!.. Его вставили на место и приложили теплого хлеба, но глаз помер!
Параша (отталкивает его).
Я думала, ты
за делом. Хуже ты девки;
пропадай ты пропадом! Видно,
мне самой об своей голове думать! Никогда-то
я, никогда теперь на людей надеяться
не стану. Зарок такой себе положу. Куда
я сама себя определю, так тому и быть!
Не на кого, по крайности,
мне плакаться будет. (Уходит в дом).
Параша (оборотившись к дому, несколько времени молча смотрит на него). Прощай, дом родительский! Что тут слез моих пролито! Господи, что слез! А теперь хоть бы слезинка выкатилась; а ведь
я родилась тут, выросла… Давно ли
я ребенком была: думала, что милей тебя и на свете нет, а теперь хоть бы век тебя
не видать.
Пропадай ты пропадом, тюрьма моя девичья! (Убегает. Гаврило
за ней).
И видел
я это стадо, перелетающее семифутовую бездонную трещину вслед
за своим вожаком, распластавшимся на секунду в воздухе, с поджатыми ногами и вытянутой шеей, и ни секунды
не задержавшимся на другой стороне трещины: он
не перелетел, а скользнул через
пропасть и исчез
за скалой.